пятница, 2 сентября 2011 г.

Медикализация самоубийства


В наши времена всем известно, что самоубийство — это медицинская проблема. Не так давно все знали, что суицид - проблема религиозная, а также проблема уголовного права. Лишенный способности критического осмысления, разум человека склонен впитывать ошибку и умножать ее. Великий американский юморист Джош Биллингс (Генри Уилер Шоу, 1818-1885) был прав, когда говорил: «проблема не в том, что люди чего-то не знают; проблема в том, что люди знают что-то настолько, что это уже неправда». В средние века Святой Августин и святой Фома Аквинский объявили, что каждый, кто преднамеренно лишает себя жизни, данной ему Творцом, проявил пренебрежение волей и властью Бога и виновен в смертном грехе. В современном мире «самоубийство» было объявлено преступлением. Преступление суицида было упразднено в Великобритании Актом о суицидах 1961 года – те, кому не удалось завершить попытку суицида, впредь не подлежали уголовному преследованию. После 1776 года США приняли английскую систему уголовных мер против самоубийц, однако суды в Америке никогда не прибегали к этим мерам. Тем не менее, еще в 1963 году попытка суицида была тяжким преступлением в шести американских штатах – Северной и Южной Дакоте, Нью-Джерси, Неваде, Оклахоме и Вашингтоне. Сегодня практически каждый «знает», что самоубийство – это психическое заболевание, подтверждая тем самым мудрость наблюдения Иоганна Вольфганга фон Гете (1749 - 1832): «В газетах и энциклопедиях, в школах и университетах, ошибочное [мнение] всегда на поверхности, ему уютно и привольно оттого, что на его стороне большинство».
Поскольку медикализация подчинила себе наше осмысление любого рода людских проблем, мы связываем понятие «самоубийство» с понятием «профилактика», тем самым подразумевая утверждение, для которого нет доказательств - а именно, что самоубийство представляет собой «медицинскую проблему». Мы предотвращаем заболевания, но запрещаем преступления. Болезнь предотвращают, а не запрещают, даже тогда, когда для этого используются полномочия, предоставленные государством, как в случае с прививками. Вождение автомобиля в нетрезвом состоянии – это преступление, несмотря на то, что цель закона – предотвращать аварии, совершаемые пьяными водителями.
Предотвращение самоубийств следует называть «запретом самоубийств». Почему это важно? Потому что самоубийство – это деяние (то, что совершают), а не болезнь (то, что переносят). И потому что основной инструмент государства – это принуждение, а не терапия. Превентивные меры нацелены на то, чтобы нежелательные события не происходили. Запреты – на то, чтобы люди не участвовали в разновидностях поведения, признанных опасными для них самих или окружающих. Разница между этими двумя способами воздействовать на поведение человека или контролировать его, иллюстрируется разницей между «войной против рака» и «войной с наркотиками». Первую ведут с помощью денег и медицинской технологии, вторую – используя законы и тюрьмы.
Психиатрический взгляд на жизнь начал проявляться в «духе времени» современной Западной культуры в девятнадцатом веке и сформировался в ней окончательно в 1880-х, с появлением на сцене Фрейда. Его влияние состояло главным образом в успешной выработке и популяризации языка психопатологии и психотерапии. В 1939 году, в год его смерти, [известный американский поэт] Уистен Оден составил исключительно проницательную эпитафию: “. . . Хотя он часто был неправ, и иногда абсурден, / для нас он впредь не человек / но целый климат мнений, / в котором проводим мы наши непохожие жизни.”





“психическое заболевание” и утрата доверия



Люди знают, что повседневный язык преломляет общественные реалии согласно господствующим культурным верованиям, но практически не испытывают этого на себе. До тех пор, пока человек не попал в государственную систему психиатрического контроля, он едва ли поймет, как она в действительности работает, и какие угрозы фундаментальным правам человека она представляет. Как только человек становится «потребителем услуг в сфере охраны психического здоровья», он считается достойным доверия лишь постольку, поскольку он восхваляет систему. Когда он критикует ее, его отвергают в качестве индивида, не понимающего своего собственного болезненного состояния. (Критик психиатрии, не являющийся потребителем психиатрических услуг, скорее всего, также будет отвергнут).
Сегодня предотвращение суицидов – это широкомасштабное бюрократическое полицейско-психиатрическое предприятие.


С точки зрения юриста и психиатра, это медицинское лечение. С точки зрения предполагаемого самоубийцы, это лишение свободы. Нижеследующий отрывок из письма, полученного мной по электронной почте, представляет типичный пример «вмешательства с целью предотвратить суицид», представленный с точки зрения индивида, подвергшегося «профилактике»:


«Я – докторант по психологии… я был подавлен, и в поисках поддержки позвонил родителям и сообщил им о том, что чувствую склонность к суициду. Соответственно, они позвонили в полицию. Полицейские, приехав ко мне домой, надели на меня наручники и отвезли в местный «психиатрический центр».


После многочасового ожидания докторанта – который теперь назывался «пациент» - «обследовали». Психиатр «...поговорила со мной около 10 минут и решила, что в «моих лучших интересах» будет поместить меня в психиатрический стационар. Я, разумеется, протестовал, считая, что оторвать меня от повседневной жизни означает причинить больше вреда, чем пользы. Она, однако, не выразила сочувствия… спустя пять дней меня, наконец, выпустили. Я могу утверждать, что не получил пользы от нахождения в психиатрическом отделении. Я подавлен сегодня еще сильнее, чем до госпитализации, пережив шок от своего столкновения с системой оказания психиатрической помощи».


Руководители системы образования отрицают действительные последствия практики предотвращения суицидов в колледжах и университетах, и продолжают настаивать на закреплении медикализованной лжи.
Столкнувшись с тремя суицидами на протяжении нескольких месяцев, президент Корнелльского университета Дэвид Джэй. Скортон упивается собственными пошлостями: «В кампусе и вне его, среди молодых людей разразилась эпидемия самоубийств … Как отец, преподаватель, врач и президент университета, где мы недавно пережили кошмар многочисленных суицидов, я издавна был озабочен этим кризисом в национальной защите общественного здоровья».
Каждая отдельная смерть это кризис для семьи, которой она коснулась. Однако три смерти или тридцать смертей не составляют «эпидемию» или «национальный кризис защиты общественного здоровья» в стране с населением 300 миллионов человек
«Что же теперь?», - вопрошает Скортон. И отвечает: «Нам потребуется больше исследований в области факторов, ведущих к суицидам среди этой возрастной группы, а также и того, как выявить находящихся в наиболее рискованном состоянии… студенты должны знать, что обратиться за помощью – это умная идея».
Это ложь. Студент колледжа, доверяющий сотрудникам службы психического здоровья в своем учреждении, введен в заблуждение. Психиатр, психолог или социальный работник, нанятые колледжем, служат интересам колледжа, а не интересам студента.
Студент, обратившийся за помощью к такому «профессионалу», скорее окажется в ловушке и станет жертвой, чем укрепится в своих силах и получит помощь.
Так что же остается делать родителям юных взрослых, борющихся с рисками, присущими этому периоду жизни, чтобы защитить их? Они могут избегать обозначения своих детей в качестве «душевнобольных», просветить их о подлинной функции службы психического здоровья в школах, и таким образом оградить их от подобной «заботы».
И они могут продолжать исполнять свои родительские обязанности в отношении почти взрослых детей, проявляя свою любовь тем, чтобы выслушивать их, давать советы и поддерживать их в этой борьбе.

источник

вторник, 5 июля 2011 г.

Химические смирительные рубахи для детей

Группа врачей, написавших статью для февральского выпуска Journal of the American Medical Association, сообщила о том, что назначение психотропных средств дошкольникам «драматически увеличилось за период с 1991 по 1995 годы». В конце этого периода назначение риталина, прозака и других так называемых «психотропных лекарств» получали вдвое больше детей в возрасте от 2 до 4 лет, чем в начале. В своей передовице «Нью-Йорк Таймс» цитирует экспертов, назвавших эти данные «крайне удивительными». Они, однако, не более удивительны, чем открытие того факта, что лиса в курятнике из известной пословицы по-прежнему таскает цыплят.
В статье, опубликованной в январе 1957 года – на заре «новой психиатрической революции» – я заявил, что психиатрические препараты – это «химические смирительные рубахи», контролирующие, но не излечивающие людей, которых некоторые своекорыстно называют «пациентами».
В своей последней (майской) колонке я описал бушевавшую в XIX веке эпидемию психического заболевания под названием «мастурбационное безумие».
В этой статье я опишу современную эпидемию психического заболевания под названием «синдром дефицита внимания с гиперактивностью».
Чтобы оценить размах невежества, за счет которого существуют эти так называемые диагнозы, требуется внести ясность в отношении различий между понятиями «диагноз» и «заболевание».


Диагнозы – это не заболевания


Словарь Уэбстер определяет диагноз как «искусство определения заболевания исходя их его признаков и симптомов». Согласно Оксфордскому словарю английского языка, диагноз – это «установление природы болезненного состояния, а также [формально изложенное] мнение, вытекающее из такого исследования».
Понятие «диагноз» зависит от понятия «заболевание». Диагноз – это название болезни, точно так же как violet [фиалка – прим. перев.] – название цветка. Например, слово «диабет» обозначает разновидность ненормального метаболизма глюкозы. Заболевание как патология тела – заболевание в буквальном смысле – это ненормальный обмен веществ, а диагноз – «диабет» - его название. Телесную патологию диагностируют, обнаруживая отклонения (поражения) в телах или частях тел. Болезнь как патология тела может быть бессимптомной, и изменение нозологии (классификации заболеваний) может изменить название, но не реальность телесной патологии как заболевания. Если упустить из виду, что болезни – это природные явления, а диагнозы – это артефакты, созданные людьми, мы утратим возможность понимать использование понятия «диагноз» и злоупотребление им.
Манипулировать вещами трудно, порой невозможно. Манипулировать названиями легко, и мы делаем это постоянно. Violet может быть названием цветка, обозначением цвета [фиолетовый- прим. перев.] , женским именем или названием улицы. Сходным образом, термин, напоминающий заболевание, может быть обозначением телесного недомогания, неполадки в автомобиле, сбоя в компьютере, экономической системе или поведении отдельного человека или группы людей. Мы не можем различать буквальный и переносные смыслы слова «болезнь», если не установим его основное значение, согласимся с тем, что оно является буквальным, а все остальные его применения будем считать переносными значениями или "фигурами речи".
В соответствии с традиционной медицинской практикой, я рассматриваю в качестве основного значения слова «болезнь» телесное повреждение, понимаемое так, что это включает не только структурное повреждение, но и отклонения от нормальной физиологии, такие как повышенное кровяное давление или пониженное содержание красных кровяных клеток. Если применять это определение, то слово «диагноз», используемое буквально, относится к болезни и называет ее. А используемое в переносном смысле – относится к не-болезни и называет не-болезнь.
Определяя диагноз как мнение, Оксфордский словарь признает, что слово «диагноз» описывает суждение. Как правило, процесс диагностирования болезни начинается с самого пациента. Ему больно, его лихорадит или он испытывает сильную усталость, и он решает, что заболел. Если он жалуется на тело, то его жалоба в медицинском смысле представляет собой симптом, - медицинский термин, указывающий на то, что переживания пациента являются проявлениями болезни. Следует помнить, что симптом может указывать на присутствие действительного заболевания, а может и не указывать. Является ли симптом проявлением болезни, зависит от того, подтверждают ли это объективные данные, например, основанные на лабораторных анализах или исследовании образца ткани полученного с помощью биопсии. В отличие от так называемого «клинического диагноза», «патологический диагноз» целиком основывается на объективных – исторических, морфологических, химических, серологических, радиологических и других физико-химических данных. Исторически, научная медицина, в отличие от клинической медицины, опиралась на посмертное исследование тела. В современной медицине она все больше опирается на прижизненные научные исследования ненормального функционирования тела.



Диагностика заболевания: Cui Bono?



В отличие от заболеваний тела, психические заболевания диагностируют, обнаруживая у людей нежелательное поведение или приписывая им таковое. Телесные заболевания, например, рак или диабет, обнаруживают в теле. Психические болезни — например, клептоманию или шизофрению — в социальном контексте. Диагноз психического заболевания подтверждает его собственный статус болезни. Болезнь как психопатология не может быть бессимптомной, и изменение нозологии способно превратить болезнь в не-болезнь и наоборот (например, гомосексуализм — в гражданское право, а курение — в "злоупотребление веществом "табак"). Психические заболевания — это диагнозы, а не болезни. Соответственно, психиатрические диагнозы (каким бы образом они ни были созданы) — это психические болезни по определению (или «расстройства», если прибегнуть к излюбленной словесной уловке профессионалов психиатрического здравоохранения). Чтобы понять скорее тактическое, чем описательное, употребление таких слов как «больной» и «пациент», нам следует, вслед за Цицероном, задаться вопросом Cui Bono?  (Кому выгодно?).

Важность постановки (прежде всего — перед самим собой) этого вопроса Цицерон объяснял следующим образом: «Рассматривая дело, [знаменитый судья Луций Кассий] неизменно задавался вопросом: кто извлек из этого выгоду? Людская природа такова, что никто не пойдет на преступление, не надеясь что-то на этом приобрести». Mutatis Mutandis, [Внеся необходимые изменения (лат.) - прим. перев. ] никто не заявит, что он или кто-то другой болен, не имея надежды на какую-то пользу [от такого заявления]. Блага, которые индивид получает от такого утверждения, варьируются от получения медицинской помощи самому себе до оправдания принудительного контроля над Другим за счет того, что принуждение определяют как «помощь». Вот свидетельства этому.

Болезнь мастурбации поражала главным образом детей. Точно также — болезнь гиперактивности.
Заболевание мастурбацией причиняло страдания родителям, учителям, и другим взрослым, но не тем, кого назначили в пациенты.
Заболевание гиперактивностью причиняет страдание и не причиняет страданий тем же самым группам людей соответственно.
Заболевание мастурбацией лечили с помощью механических ограничений, насильно накладываемых на тела детей.
Заболевание гиперактивностью лечат с помощью химических ограничений, принудительно вводимых в организм ребенка.
Болезнь мастурбации была излюбленным диагнозом врачей и родителей, имевших место с проблемными детьми в XIX веке.
Расстройство дефицита внимания с гиперактивностью — любимый диагноз врачей и родителей, имеющих место с проблемными детьми сегодня.
Как я подчеркивал, верование в мастурбационное безумие отнюдь не было невинной ошибкой. Не является ею и вера в СДВГ. Каждое из этих верований — проявление беспокойства взрослых по поводу определенной деятельности детского периода и их усилий поставить под контроль эти действия или искоренить их, дабы восстановить свой комфорт, а также стремления медицинской профессии диагностировать тревожащие виды детского поведения, оправдывая тем самым усмирение детей с помощью препаратов, объявленных терапевтическими.

В прежние времена шарлатаны предлагали поддельные лекарства для настоящих заболеваний. Сегодня они предлагают действительные лечебные меры для поддельных болезней.

Впервые опубликовано:

Szasz T., Chemical Straightjackets for Children. Ideas on Liberty, 50: 38-39 (July), 2000

В русском переводе опубликовано с любезного разрешения доктора Томаса Саса

пятница, 17 июня 2011 г.

Позор медицины: прославляя принуждение

Впервые опубликовано в

The Freeman, March 2011 • Volume: 61 • Issue: 2 •



“Принуждение — это субъективный ответ на определенное вмешательство. Оно считается достойной сожаления, но необходимой частью заботы о людях с психиатрическими заболеваниями”.
Это определение санкционированного государством принудительного контроля невиновных людей, именуемых психически больными, со стороны людей, именуемых психиатрами, предложено Джилсом Ньютон-Хоузом (Giles Newton-Howes), заслуженным старшим преподавателем Департамента психологической медицины в лондонском Империал-колледже, а также консультирующим психиатром Совета по здравоохранению района Хокс Бэй в Напиере, Новая Зеландия, в передовой статье июньского выпуска за 2010 год журнала «The Psychiatrist», издаваемого Королевским колледжем психиатров Великобритании

В современном английском языке слово «принуждение» имеет ясное и непротиворечивое значение. Словарь «Мерриэм-Уэбстер» определяет его как «акт, процесс или власть принуждать;... <обязательство, полученное под принуждением, не является действительным> . . . синонимы: выкручивание рук, давление, понуждение, сила... . . .; близкие антонимы: согласие, одобрение, позволение.” Очевидно, что принуждение не является «субъективным ответом» притесняемого индивида; это объективное, поддающееся наблюдению действие со стороны притеснителя.
Согласно авторитетному Юридическому словарю Блэка (Black’s Law Dictionary), отношения между психиатром в больнице и пациентом очевидно представляют собой принуждение: «ПРИНУЖДЕНИЕ. Понуждение; ограничение; побуждение применением силы».
Современные, просвещенные нейронауками практические психиатры, хвастают своей любовью к власти, которой они наделены в отношении своих пленников.

В своей книге «Weekends at Bellevue», Джули Холлэнд (Julie Holland) поясняет:

Почему я так привязана к этой группе пациентов? Безумие меня всегда завораживало. ... И теперь я — врач, ответственный за приемный покой в больнице Беллевю . . . я руковожу двумя пятнадцатичасовыми ночными сменами в субботу и воскресенье. Меня называют «врач по выходным». Для меня это просто психиатрический рок-н-ролл, мой концерт в субботу вечером... [полиция доставляет заключенного, который проходит детоксикацию после метадона] Я захожу внутрь поговорить с Нэнси [медсестрой]. Коп хочет решить вопрос. Заключенный хочет метадона. Похоже, нам следует извлечь из ситуации то, что возможно. Мы решаем сделать нечто такое, что нарушит абсолютно все правила. Больше я не поступала так ни до, ни после: я говорю пациенту, что мы сделаем ему инъекцию метадона, и ввожу торазин (аминазин — прим. перев.) Иногда цель оправдывает средства немедленно. Он затихает, полицейский счастлив, они уезжают, а мы можем продолжать ночное дежурство.

Разумеется, санкционированный государством принудительный контроль группы невиновных людей со стороны другой группы, которая уполномочена их контролировать, стар как мир. Прототип такого контроля мы называем «рабство». Опираясь на религиозные и философские авторитеты, сторонники таких систем институционального господства и подчинения всегда ощущали моральное превосходство по отношению к тем, кто отвергал их доводы и выступал против их власти. Сегодня система, основанная на тех же самых вековых оправданиях, называется «психиатрия». Я называю ее «психиатрическое рабство».

“Если не считать рабство злом, - сказал Авраам Линкольн, - то зла вообще нет. Я не могу вспомнить, чтобы когда-либо думал или чувствовал иначе». Рабство — это зло потому, что оно наделяет одну группу людей властью лишать другую группу людей свободы на основании того, кто они такие, а не того, что они делают. Когда я рос в послевоенной Венгрии, после Первой мировой войны, о Линкольне мне было известно очень немногое. Однако интуитивно я понимал, что если господство со стороны психиатра над душевнобольным не является злом — то зла нет вообще. Я не помню, чтобы когда-либо чувствовал или думал иначе.

Зло. Однако, необходимое.

Спустя несколько десятилетий я узнал больше о сложных, запутанных и противоречащих друг другу воззрениях Линкольна на рабство, а также о непоследовательной страстной приверженности либералов принципу личного самоопределения как опоры индивидуальной свободы ― и их склонности отводить взор от психиатрического рабства ― как неотъемлемой части общественно-политического устройства современных западных обществ.

В 1999 году в редакционной статье в «British Medical Journal» было размещено следующее предупреждение: “Возрастающее на них [психиатров] давление с требованием предоставить обществу защиту, пожалуй, было неизбежно, учитывая усиление биопсихомедицинской парадигмы в качестве объяснений тяготам существования в современном западном обществе. Психиатры сыграли свою роль в том, чтобы стяжать власть объяснять, классифицировать, управлять и делать прогнозы в таких ситуациях, когда недвусмысленно определенное заболевание (вероятно, единственное четкое обоснование для этого) отсутствовало.”

Такие предупреждения не остановили психиатров от бесстыдных заявлений о природе психиатрии как действительной отрасли медицины. В редакционной статье в сентябрьском выпуске «Current Psychiatry» за 2010 год, озаглавленной “Интегрируя психиатрию с другими медицинскими специальностями», психиатр Генри Насралла, профессор психиатрии в университете колледжа медицины Цинциннати, (моей альма- матер), пишет следующее: “Будучи специальностью, имеющей дело с расстройствами мозга, психиатрия сегодня куда теснее связана с другими медицинскими и хирургическими специальностями, чем в прошлом. Психиатрия больше не рассматривается как «иная» дисциплина. . . .” Где возмущение этой бесстыдной ложью? Его нет.

Забытые нарушения прав человека

Попрание прав человека рабством, колониальной системой, инквизицией, национал-социализмом и коммунизмом хорошо задокументированы. Случайные сообщения о нарушениях прав человека психиатрией изобилуют на страницах газет и журналов. Их быстро забывают, как отдельные «злоупотребления», исключение из правила. Более 50 лет назад я поставил себе задачу — не дать профессии и обществу забыть о том, что психиатрия — притеснение пациента психиатром, сегодня оправдываемое освобождением пациента от заболевания, которое лишает его свободы и ответственности — принадлежит к тому же самому пантеону притеснений, что и рабство, колониализм, инквизиция, национал-социализм, интернационал-социализм (коммунизм), и те институты принудительного улучшения человечества, которые еще не изобретены.

Шестьдесят лет тому назад, когда я был молод, роль «принудительного спасителя», присущая психиатру, вызывала у него обеспокоенность. Сейчас, когда я стар, он гордится ею. Вот, на мой взгляд, общий итог «прогресса», достигнутого современной, «научной психиатрией». Согласно устрашающему трюизму, история учит нас тому, что она ничему нас не учит. “Защищаться от коррупции и тирании нужно до того, как она завладела нами. Лучше не пускать волка в овчарню, чем рассчитывать на то, что удастся выдрать ему зубы и когти после того, как он туда залез”. - утверждал Томас Джефферсон в 1782 году

Но этот волк никуда не лезет. Он неотъемлем от природы человека, и его нам нужно изгонять из наших собственных душ, раз за разом.


В русском переводе опубликовано с любезного разрешения доктора Томаса Саса

понедельник, 13 июня 2011 г.

Без смысла: был ли замысел у массового убийцы в Тусконе?

Желают ли люди знать, почему молодой человек по имени Джаред Ли Лофнер совершил 8 января 2011 года массовое убийство в Тусконе, Аризона? Я думаю, нет. Политики, психиатры, авторитетные деятели и пресса в один голос утверждают, что поступок Лофнера - это «бессмысленное» проявление психического заболевания. Верование в то, что несуществующая «психическая болезнь» вызывает массовое убийство, сродни детской вере в Деда Мороза. Оно ложное, но утешает верующих. Великий французский писатель Мишель Монтень (1533-1592) проницательно отмечал: «Ни во что не веруют столь же твердо, как в то, о чем практически ничего неизвестно».

Незадолго до своей расстрельной вылазки Лофнер изготовил видеозапись, которую он озаглавил «Мои последние мысли». В ней он говорит следующее: «Всем людям нужен сон. Джаред Лофнер – человек. Следовательно, Джареду Лофнеру нужен сон». Утром, перед тем как устроить расстрел, он разместил у себя в MySpace сообщение, подтверждающее, что у него имелось ощущение, будто «веревочка довилась до конца», и решение покончить с жизнью: «До свидания. Дорогие друзья… пожалуйста, не сердитесь на меня».

“Война суть продолжение политики иным средствами”, - говорил прусский генерал Карл фон Клаузевиц (1780-1831). Я полагаю, что массовое убийство, такое как поступок Лофнера, - это продолжение самоубийства иными средствами. Иногда такой поступок называют «самоубийство по доверенности (чужими руками)» или «самоубийство с помощью копов».

Лофнер, если цитировать его метафору, «отошел ко сну». То же самое предстоит и нам, если мы предпочтем уверовать, будто его разрушительные и саморазрушительные действия – бессмысленный «продукт психического заболевания», а не результат запланированного, «осмысленного» решения.
Вторая точка зрения сегодня непопулярна и неприемлема, потому что признает за Лофнером причастность к человеческому роду и свободную волю – именно те качества, которые психиатры, при пособничестве и подстрекательстве системы уголовного правосудия, стремятся отнять у индивидов, которых они объявляют «сумасшедшими». Этот медикализованный подход к определенным проступкам – как правило, тем преступлениям, которые особенно сильно шокируют публику – по причинам, которые я неоднократно излагал ранее, широко принят в нашем обществе, и его разделяют как правые, так и левые.

В нормальной ситуации мы выводим мотивы для поступка из его последствий. Для Лофнера одним из последствий его поступка стало то, что его жизнь закончена, – если не биологически, то по меньшей мере социально. Лофнер хорошо осознавал свою неудачу в переходе от детства к жизни взрослого. После нескольких лет бесплодных терзаний, он решил подвести свою жизнь к драматическому концу. Он совершил массовое убийство и дал уничтожить себя обществу, которое, по его мнению, не позволило ему преуспеть.

Подобно любому иному поступку, преступление Лофнера не было чем-то бессмысленным, если мы готовы мысленно поставить себя на его место. Разумеется, смысла у него нет, если мы к этому не готовы, предпочитаем отрицать личность у такого действующего лица, и априорно отвергаем у него наличие свободной воли, приписывая его действия не личному решению, а «психическому заболеванию».


Преступление предполагается; безумие утверждают с уверенностью


Все, что мы знаем о Лофнере достоверно – это личность стрелявшего. Почему он совершил это преступление, нам неизвестно. Тем не менее, в соответствии с ритуалом, комментаторы называют Лофнера «предполагаемым стрелком», в то же самое время уверенно заявляя, что он безумный, сумасшедший, лунатик, психически больной, шизофреник. Бывший вице-президент Дик Чейни заявил «Эн-Би-Си ньюс»: «Нам следует проявлять осторожность в предположениях, будто остальное общество, или политический класс, несет ответственность за то, что произошло, в то время как на самом деле это был обезумевший, сумасшедший индивид, совершивший преступление».

Э. Фуллер Тори, признанный эксперт по убийцам-шизофреникам, соглашается с этим взглядом. Он называет Лофнера «Предполагаемым стрелком» и утверждает, что «Сообщают о наличии у него симптомов, связанных с шизофренией… он практически точно был глубоко психически болен, но не получал лечения …. Эти трагедии являются неизбежным результатом пяти десятилетий провальной политики в области психического здравоохранения”.

В глазах Торри, проблема состоит в том, что граждане имеют свободу совершать преступления, а затем расплачиваться за содеянное, а решение для нее заключается в усилении традиционной право-психиатрической практики лишать свободы невиновных граждан и называть это «госпитализацией», «лечением» и даже «предотвращением самоубийств и преступлений».
Он пишет: «Выход из этой ситуации очевиден: обеспечить, чтобы индивиды с серьезными психическими расстройствами получали лечение. Ошибка состояла не в том, чтобы опустошить больницы нации, а в игнорировании потребностей освобожденных пациентов в лечении… окружающие не знают, что они больны, и что закон должен требовать от них получать амбулаторное лечение, включая препараты и консультирование… если же они не подчиняются предписанному судом лечебному плану, они могут и должны быть недобровольно помещены в больницу».

Напротив, Эшли Фигэроа, (Ashley Figueroa), бывшая подружка Лофнера, [не считает Лофнера душевнобольным.] Она сообщила «Эй-Би-Си ньюс», что вспоминает Лофнера как «наркомана, злившегося на правительство… думаю, что он все время притворялся [когда изображал гнев и раздраженность]… думаю, что он все это спланировал заранее». Автор, пишущий для Salon.com, добавляет: “Фигэроа не врач, и эти утверждения противоречат мнению наиболее авторитетных специалистов в области психиатрии». (Доктор Э. Фуллер Тори заявил в интервью Salon, что Лофнер выглядит как «случай параноидной шизофрении из учебника»).

Воистину так, Фигэроа не «врач». Что ж, требуется ли нам медицинская степень для того, чтобы объявить шизофреником индивида, которого мы ни разу не видели лично? А тот факт, что Фигэроа лично знала Лофнера и поддерживала с ним действительные межличностные отношения, и в самом деле ничего не значит?

Властям, как в Аризоне, так и на национальном уровне, не понадобилось много времени, чтобы, следуя совету Торри “лечить будущих шизофреников-убийц”, приступить к ограничению свобод для всех американцев. 15 января 2011, спустя ровно неделю после массового расстрела, совершенного Лофнером, одна из его жертв, 63-летний Эрик Фуллер, ветеран боевых действий, посетил телевизионный форум, посвященный “помощи в лечении со стороны общества”. В рамках дискуссии, он сердито выкрикнул оппоненту: “Ты – покойник”. Слова Фуллера истолковали как угрозу, и его немедленно подвергли недобровольной психиатрической госпитализации для экспертного освидетельствования. Согласно “Си-Би-Эс ньюс”, “[представитель по связям с прессой шерифа округа Пима Джейсон] Огэн заявил, что именно больница решит, когда Фуллера можно будет освободить”.

Затем война со словами продолжилась в Конгрессе. До тусконского расстрела республиканцы, выступая против программы медицинской реформы Барака Обамы, называли этот законопроект “убийством рабочих мест” (job killing). В течение суток фраза исчезла из политического словаря – ее вытеснили “разрушение труда” и другие метафоры. Обозреватель “Вашингтон пост” Дана Милбэнк высказал глупую похвалу этому образцу семантической хирургии: “[Спикер палаты представителей Джон] Бёхнер в двух заявлениях на своей веб-странице опустил фразу “убийство работы” и заменил ее на “сокрушение работы” и “разрушение работы”. Лидер большинства в Палате представителей Эрик Кантор... не позволил слову на “k” [killing, то есть "убийство" - прим. перев.] сорваться с языка на пресс-конференции во вторник… Новое республиканское большинство в целом продемонстрировало навык, которых не доставало руководству республиканцев на протяжении последних двух лет: самоконтроль”.

Преданные идее, будто у нас в Америке имеются два типа нарушителей закона – здравомыслящие и сумасшедшие – мы неспособны посмотреть на людские проблемы, которые мы называем “психические заболевания”. Но, дабы не расстраиваться, мы всегда властны что-то подправить у себя в словаре.

В русском переводе опубликовано с любезного разрешения доктора Томаса Саса