Советская психиатрия: предыстория.

Последние десять лет западная пресса все больше и больше возмущалась так называемым неправильным применением психиатрии в политических целях в СССР. Это пример избирательного возмущения в полном смысле этого слова.

О самих фактах никто не спорит. Как это обычно бывает с неприятными политическими и социальными проблемами, разногласия возникают вокруг интерпретации этих фактов. Западная интерпретация — популярной прессы, а с некоторых пор и психиатрических изданий — заключается в том, что подавление инакомыслящих путем заключения их в сумасшедшие дома является отклонением от норм советской политической системы и неправильным употреблением советской психиатрии. Интерпретация, предлагаемая коммунистами — как вне, так и внутри Советского Союза — состоит в том, что люди, которых критики на Западе называют «инакомыслящими» на самом деле шизофреники, которых необходимо госпитализировать и лечить в связи с их умственными расстройствами. Я буду настаивать на том, что оба эти истолкования неправильны и аморальны.

Можно ли назвать преследование и пытки еретиков отклонением от норм инквизиции и неправильным употреблением духовной власти со стороны инквизитора? Является ли униженное состояние и бесправие негров отклонением от норм рабовладельческого режима и неправильным употреблением власти рабовладельца? Являются ли систематические убийства душевнобольных в Германии и сокрытие их умерщвления в медицинских учреждениях фальшивыми свидетельствами о смерти отклонением от норм национал-социализма и неправильным употреблением власти нацистских психиатров? Ответ на все эти вопросы, оставшиеся на безопасном для нас расстоянии в прошлом — однозначно «нет». Теперь мы признаем каждое из этих «отклонений» и «неправильных употреблений» тем, чем они всегда являлись: неотъемлемыми составляющими инквизиции, рабовладения и национал-социализма. С институциональной психиатрией дело обстоит точно также. В ней не имеется отклонений от норм или неправильного применения, поскольку она сама по себе является отклонением от норм и неправильным применением — медицины.

В таком случае нам следует признать, что современное коммунистическое и современное не коммунистическое (или «свободное») государства одинаково враждебны по отношению к тем, кто ставит под сомнение их основные ценности: каждое из них прибегает к психиатрическим репрессиям в отношении «инакомыслящих». Мы должны признать это не ради соблюдения некоторой справедливости по отношению к коммунистическим тиранам (которые этого не заслуживают), но для самих себя. Если мы станем отрицать, что практика избавления от неугодных путем помещения их в сумасшедшие дома процветала задолго до Хрущева — более того, задолго до Сталина и даже Маркса; если мы станем отрицать, что психиатрическое подавление несогласных было неотъемлемой составляющей всех современных западных обществ — это будет равносильно отрицанию самой возможности понять нынешнее положение дел в психиатрии и на Востоке, и на Западе, и следовательно, сделает невозможным для нас принять осмысленную и ответственную позицию по отношению к ней.

Заключение «диссидентов» в дома умалишенных — это вообще-то старый трюк в арсенале психиатрии, а вовсе не недавнее изобретение коммунистов. Первый этап в истории психиатрии связан со строительством домов для умалишенных. Ее становление, начавшееся в с XVIII веке, породило две соответствующих популяции: надзиратели и надзираемые. На втором этапе сумасшедшие дома были заполнены безумцами и целителями безумия: в результате надзиратели монополизировали привилегию определять и классифицировать как свои действия, так и поведение своих подопечных. Третий этап — так называемое «гуманное обращение» в психиатрии, практически охватывающее первую половину XIX века, — заключался в понимании того, что умалишенных относят в категорию больных не потому, что они были нездоровы, а вследствие их неправильного поведения. Однако такое понимание противоречило притязаниям психиатров на принадлежность к медицинской профессии, и оправдыванию — медицинскими основаниями — лишения свободы лиц, невиновных в нарушении закона. Соответственно, четвертый этап состоял в придании статуса врача — целителю безумцев, и отнесении безумия к предмету медицины. Все, что ни делал безумец и в чем бы его не обвиняли, становилось проявлением душевной болезни; все, что бы ни делал его целитель — или утверждал, что делал, — становилось методом лечения душевных болезней. Это достижение связывают с именами Эмиля Крепелина, Эйгена Блейлера и Зигмунда Фрейда. Далее, начиная с рубежа прошлого столетия, престиж и могущество психиатрии неуклонно росли повсюду в мире.

Процветающая ныне практика недобровольной госпитализации по безумию продолжается уже 300 лет. (Моя книга «Эпоха безумия», с подзаголовоком «История недобровольной госпитализации по безумию, представленная в избранных очерках», — документальный отчет об этом). Рассмотрим некоторые вехи этой истории, чтобы выстроить контекст, необходимый для понимания психиатрической практики по обе стороны Железного занавеса.

Филипп Пинель (1745-1826) известен как «освободитель» безумцев. На самом деле он ничего подобного не делал. Он просто заменил цепи на более изощренные средства ограничения свободы: он ратовал за «устрашение без жестокости; стеснение без насилия; покорение без гнева». То, насколько мало взгляды Пинеля на психиатрические репрессии отличались от нынешних представлений, можно обнаружить в его рекомендациях, касающихся надлежащего обращения с умалишенными: «Чтобы добиться прочного и долговечного результата от устрашения, его воздействие должно быть связано с воздействием глубокого уважения. Ради этой цели следует либо избегать интриг, либо так хорошо их организовывать, чтобы их нельзя было обнаружить; принуждение всегда должно выглядеть как результат необходимости, должно казаться, что к нему прибегают неохотно, и что это принуждение соизмеримо с насилием или вздорностью, которые оно призвано исправить».

Бенджамин Раш (1746-1813), отец американской психиатрии — его портрет украшает печать Американской психиатрической ассоциации — также с энтузиазмом отстаивал психиатрическое принуждение. Вот цитата с типичным изложением его взглядов: «Человечество, сотворенное ради бессмертия, достойно всех наших забот. Давайте посмотрим на них как на пациентов в госпитале. Чем более они сопротивляются нашим усилиям служить им, тем более нуждаются в наших услугах». В качестве одного из видов «лечения» он проповедовал внушение ужаса: «Устрашение мощно воздействует на тело посредством разума, и его следует использовать для лечения безумия».

Если людей, заключенных в психиатрические лечебницы, подвергают такому обращению, должно быть очевидно, что такое заточение причинит страдания заключенному вне зависимости от состояния его разума, то есть, вне зависимости от того, является ли он «душевно здоровым диссидентом» или «душевнобольным пациентом». Тем не менее, все жертвы современной советской психиатрии — за единственным исключением Валерия Тарсиса — подчеркивают «несправедливость» заточения «душевно здоровых диссидентов» в сумасшедшие дома, тем самым подразумевая, что психиатрическое лишение свободы «душевнобольных пациентов» справедливо и правомерно. Даже Александр Солженицын грубо ошибался, когда дело касалось этого момента. В 1970 г., протестуя против «психиатрической госпитализации» Жореса Медведева, Солженицын писал: «Захват свободомыслящих [здоровых] людей в сумасшедшие дома есть духовное убийство, ...это вариант газовой камеры и даже более жестокий». [Слово "здоровых" появилось в тексте письма Александра Солженицына "Вот как мы живем" при переводе его на английский язык, опубликованном в журнале "Тайм". В русском оригинале его не было. (прим. переводчика) ]

Но если недобровольное психиатрическое вмешательство — официально именуемое «госпитализацией» и «лечением», но на деле являющееся лишением свободы и пытками — это нравственно недостойное занятие, сравнимое с преступлениями нацистов, то как же возможно, чтобы такие методы были допустимы в применении к любому человеку, здоровому или больному, другу или врагу? Что такого есть в понятии «душевная болезнь», что делает «душевно больного» человека подходящей жертвой преступлений против человечества? Мы должны иметь в виду, что когда мы осуждаем и отвергаем некоторые виды человеческого поведения, выходящие за пределы морали — будь то отравление людей газом в камерах, замаскированных под душевые кабины, или разрушение их мозга химическими и электрическими средствами в тюрьмах, замаскированных под больницы, — мы делаем это не только для того, чтобы защитить жертв от таких пыток, но также защитить ответственных за пытки, и общество в целом, от впадения в варварство, которое присуще таким действиям и порождается ими. Таким образом, вопрос, который мы, так же как и русские, должны задать, заключается в том, является ли недобровольное психиатрическое посягательство преступлением против человечества (на чем я настаивал в течение 25 лет), или оно является терапией, направленной на исцеление психически нездоровых пациентов от их болезней (на чем официально настаивают и американские, и советские психиатры).

В этой связи следует напомнить, что психиатрическое лишение свободы здоровых людей было непосредственно прописано в принятом в 1851 г. законе штата Иллинойс. Он гласил: «Замужняя женщина … может быть помещена или заключена в эту больницу [дом для умалишенных в Джексонвилле] по обращению ее мужа … без доказательств наличия у нее безумия, которые требуются в других случаях». Ни один из советских психиатров не претендовал на такое!

Много внимания уделялось тому факту, что советские психиатры рассматривали русских интеллектуалов, которые противостояли коммунистическому рабству и хотели бежать из него, как душевнобольных. В 1851 г. в статье, озаглавленной «Отчет о болезнях и физических особенностях негроидной расы», опубликованной в тогдашней престижной «Нью-Орлеанской газете по медицине и хирургии», доктор Сэмюэл Э. Картрайт — выступая в качестве председателя комитета, назначенного Медицинской ассоциацией Луизианы для исследования «болезней, характерных для негроидной расы» — заявил, что чернокожие рабы, которые отказываются работать на своих хозяев и как кажется, непреднамеренно разрушают их собственность, страдают от болезни, называемой «эфиопское расстройство», а те рабы, которые убегают в свободные штаты, страдают от болезни, именуемой «драпетоманией». Вот как Картрайт объяснил свой выбор наименования болезни, «побуждающей раба к побегу»: «Драпетомания происходит от “drapetes” (δραπέτη — беглец с греческого), означающего «беглого раба» и ”mania”, то есть безумия или сумасшествия. … В большинстве случаев, причина, побуждающая негра к побегу, - это такая же болезнь ума, как и всякая другая разновидность умственного расстройства, и как правило, она гораздо лучше поддается лечению». Я предлагаю читателю представить, какие методы рекомендовал Картрайт для лечения таких расстройств.

В 1904 г., австрийский сатирик Карл Краус осудил психиатрическое заключение принцессы Габсбургской, которое произвел не кто иной, как выдающийся психиатр Юлиус Вагнер-Яурегг, тогдашний профессор психиатрии в университете Вены, впоследствии — лауреат Нобелевской премии по медицине. Какова была природа душевной болезни принцессы? Она хотела оставить своего знатного супруга и выйти замуж за простолюдина!

С тех пор в мире изменилось очень многое. Однако психиатрия остается все той же. «Диссидент» всегда был — и с точки зрения закона, и с точки зрения психиатрии — подходящим субъектом для недобровольной госпитализации в сумасшедший дом, и он остается таким и поныне. Что изменилось, так это формы и содержание «инакомыслия». До Гражданской войны в Америке, принадлежность к негроидной расе в сочетании со стремлением бежать из рабства представляла собой диссидентство. В сегодняшней России желание «реформировать» марксизм или бежать от него в эмиграцию представляет собой диссидентство.

Есть некоторые критерии, которыми американские психиатры пользовались в 1960-х, определяя, что такое диссидентство. Согласно действующим на тот момент законам штата Массачусетс о психиатрическом заключении, человек подлежит госпитализации в психиатрическую больницу, если, по мнению психиатров, он «склонен вести себя таким образом, который явно нарушает установленные законы, обычаи, соглашения или моральные нормы общества». В 1961 г. д-р Фрэнсис Брэйсленд, один из ведущих американских психиатров и бывший президент Американской психиатрической ассоциации предложил следующий критерий для госпитализации сенатскому комитету, рассматривавшему «права психиатрических пациентов»: «Если отец привозит ко мне свою дочь из Калифорнии, потому что там она находится в явной опасности впасть в порок или каким-то образом опозорить себя, он не ожидает, что я отпущу ее в своем городе, допуская, чтобы с ней случилось что-то подобное».

Я могу продолжать еще. Но достаточно. Если кому-то хочется верить, что «злоупотребления» советской психиатрии — это неправильное применение оправданной медицински и нравственно системы исцеления, а не типичное использование традиционной тоталитарной системы социального контроля — ему не запретишь этого. Если кому-то хочется верить, что помещение в сумасшедшие дома «здоровых» людей — это самобытная русская практика или злоупотребление психиатрией в политических целях, придуманные и применяемые только Советами — очевидно, и ему этого не запретить.

Впервые опубликовано в Inquiry 5 декабря 1977