Как мы объясняем разум убийцы?
В авусте 2008 года канадцев шокировала новость о том, что житель Эдмонтона Винсент Ли убил и обезглавил в автобусе незнакомого ему человека. 4 марта 2009 года Винсента Ли объявили невиновным по причине невменяемости.
Почему Ли совершил данное преступление? Судья Суда королевской скамьи Джон Скерфилд ответил так: “ Эти чудовищные действия поражают. Однако действия сами по себе, и контекст, в котором они имели место, сильно указывают на наличие психического расстройства. Он не понимал того, что действия, которые он совершает, противоречат морали”.
Данное истолкование противоречит поведению Ли во время его ареста, произошедшего немедленно после убийства. Ли извинился и попросил полицейских убить его – свидетельство того, что он осознавал то действие, которое только что сделал, а также и то, что правильным оно не было. Тем не менее, власти пожелали лечить его в качестве безумца. И защита, и обвинение попросили суд признать Ли не отвечающим за совершенное деяние. В своем заключительном выступлении Алан Либман, адвокат Ли, сказал судье Скерфилду, что “не имется свидетельств, противоречащих” применению защиты по невменяемости. У других людей, очевидно, также не было причин не соглашаться с этой аргументацией. Они действовали, опираясь на широко принятое в современной культуре предположение о том, что только психически больные люди совершают дикие преступления среди бела дня. Эта идея настолько укоренилась в обществе, что точку зрения каждого, кто предполагает нечто иное, отвергают как мнение или сумасшедшего, или просто мстительного садиста. Как, в таком случае, вообще можно представить “свидетельство” обратного?
История современного закона и психиатрии убеждает, что мы не хотим понимать умственного состояния убийцы, что потребовало бы от нас идентифицировать себя с ним, так что он покажется нам человеком, похожим на нас, в большей степени, чем мы готовы с этим согласиться в своем воображении.
Для понимания поступка, подобного поступку Ли, требуется обратить внимание на вербальное и невербальное поведение обвиняемого, и, если неообходимо, попросить его объяснить причины своего беззакония собственными словами. Мы делаем прямо противоположное: мы не разрешаем обвиняемому говорить вообще. Вместо этого, мы приглашаем дутых экспертов, которых мы называем “психиатры”, и просим их истолковать для нас преступление злодея. Они сообщают то, что мы желаем услышать, иллюстрируя тем самым известную поговорку: “Кто платит трубачу, тот заказывает и музыку”. Они рефлективно “обнаруживают”, что в точности в тот самый момент, когда человек совершал преступление, он был “безумен”. Таким образом, преступление перестает быть осознанным действием: это просто событие, “продукт психического заболевания”.
В этом сюжете невероятно важная роль отводится времени. Обвиняемый должен быть признан безумным во время совершения преступления; в последствии, он должен быть “умственно способен” предстать перед судом. Однако, хотя он и может предстать перед судом, признаться в своем приступлении и принять свою вину он не может; он должен заявить о невиновности, так чтобы мы могли признать его “невиновным по причине невменяемости”. Таковы правила игры, которым он должен подчиниться, и в соответствии с котороыми мы должны (ошибочно) понимать его. Неудивительно, что для нас его преступление “не имеет смысла”.
Возвращаясь к обезглавливанию, какого рода объяснения мы ожидаем? Якобинцы обезглавливали людей потому, что верили, будто те, кого они обезглавливают, заслуживали гильотину за свои преступления против французского народа и государства. Если бы Ли заявил, что его жертва заслужила обезглавливания, мы истолковали бы это утверждение как симптом его собственного сумасшествия, а не в качестве объяснения обезглавливанию жертвы. Следовательно, нам нужно задаться вопросом: какого рода утверждения мы принимаем или не принимаем в качестве “объяснений”? Какие люди могут, а какие не могут давать заслуживающие доверия объяснения?
Разные люди зачастую придерживаются весьма разных взглядов на то, что следует считать объяснением. Пытаясь объяснить развитие человеческой расы, некоторые люди предпочитают натуралистические объяснения (эволюция), а другие прибегают к сверхъестественным (идеи о сотворении). Схожие принципы зачастую привлекают для объяснения хорошего и плохого поведения. Замечательно, однако, что в то время как наши естественные науки используют одни и те же законы для того, чтобы объяснять, почему самолеты летают, и почему они разбиваются, или почему препараты лечат и почему они причиняют вред, в “науках о поведении (поведенческих отклонениях)”. мы применяем один набор принципов, чтобы объяснять обычные виды поведения, и другой – чтобы объяснять крайне необычные поведенческие отклонения. Первые мы относим засчет свободы воли. Вторые – засчет отсутствия свободы воли, характерного для (острого) психического заболевания. Иными словами, объяснение обычного поведения мы связываем с мотивами, которые имелись для такого поведения у действующего лица. А крайние поведенческие отклонения – связывая их с (несуществующим) психическим заболеванием в качестве причины таковых.
Истина заключается в том, что мотивы существуют для убийства, но не для меланомы. Причины существуют для меланомы, но не для убийства. Тем не менее, идея невменяемости – и особенно, защиты по невменяемости – это вопрос закона, а не логики. “Жизнь закона не складывалась из логики”, - напоминает нам Оливер Уэнделл Холмс, - она складывалась из опыта”.
На протяжении более чем полувека я настаивал на том, что “психическое заболевание” - это метафора, и что приписывать “ему” ужасающие преступления – абсурдно. Боги, дьяволы и психические заболевания не совершают убийств или чего бы то ни было еще. При любых обстоятельствах и во все времена только мы – сами – являемся действующими лицами своих поступков. Именно в этом заключается проблема в отношениях между законом и психиатрией.
Мы относим дурные поступки засчет одержимости демонами или расстроенного разума, дабы избавить себя, а также своих собратьев-людей от лежащей на нас беспощадной ответственности за то, как мы живем. Поскольку психическое заболевание исполняет эту важную роль, мы цепляемся за него точно так же, как цепляемся за жизнь. Объявление обвиняемого невиновным по невменяемости маскируется под “открытие” или “определение”, совершенное судьями и психиатрами. В действительности, оно представляет собой коллективное общественное решение о том, как мы – действующие лица и учреждения, контролирующие злодея – должны с ним обращаться. Заявление, будто мы его “лечим”, влияет наше самочувствие лучше, чем влияло бы признание в том, что мы его наказываем. Правительственные психиатры Америки “лечили” Джона Хинкли, несостоявшегося убийцу президента Рейгана, на протяжениии 25 лет. Они по-прежнему пытаются “излечить” его. А Санта-Клаус по-прежнему приносит рождественские подарки.
Часто говорят, что психическое заболевание таинственно. Оно таким не является. “В сумасшествии есть метод”, говорит нам Шекспир. Однако, конечно же, мы не можем разглядеть метода, если не желаем его увидеть. Ли и канадская пресса сообщили нам достаточно для того, чтобы понять, что произошло. Китайский эмигрант Винсент Ли не смог наладить свою жизнь ни в Канаде, ни в Китае. За несколько лет до убийства, без дома, без одного пенни денег, без надежды на будущее, Ли пешком покинул Торонто, предположительно, чтобы вернуться в Манитобу. Обнаруженный полицией и помещенный в психиатрический стационар, он получил комнату и стол, которых он хотел, и лечение, которого он не хотел. Считавшийся опасным психотиком, он, тем не менее, сумел убежать. Власти не пытались разыскать его. Рассматривать такого человека, как Ли, в качестве пациента, - это лицемерие, и каждый понимает, что это так. В Эпоху Безумия, однако, общественные реалии устанавливает психиатрия, точно также, как в Эпоху Веры их определяла церковь.
Ни легкие, ни печень не подводили Винсента Ли. У него отказала жизнь, и он понимал это. От неудавшейся жизни не существует медицинского излечения. Обезглавить незнакомца в автобусе, точно также, как “отправиться пешком” из Онтарио в Манитобу – это сообщение. Что же Ли пытался сказать? Давайте его послушаем.
“С момента своего ареста”, - сообщают газеты, - “Ли отказывался говорить с обвинителями и защитником, которого ему назначил суд. Когда судья вновь спросил его после перерыва [в процессе], хочет ли он адвоката, Ли покачал головой и затем тихо произнес: “Пожалуйста, убейте меня”. Реплику Ли услышали репортеры, ее подтвердили клерки, присутствовавшие в суде, однако она не была принята судьей”. Ее не принял также и доктор, который “обследовал” Ли. Психиатр обвинения доктор Стэнли Ярен заявил суду, что “У Ли имеются очень серьезные шансы на выздоровление, и что он был в других отношениях “честным человеком”, который очевидно был не в своем уме, когда верил, что действует по указаниям Бога”.
Как ни безнадежна была его ситуация до убийства, после убийства она стала хуже, чем безнадежна, и Ли знает также и об этом. Возможно, он надеялся умереть в своем неудавшемся марше смерти в Виннипег. Возможно, ему не хватало мужества, чтобы совершить самоубийство. В любом случае, он желает умереть сейчас, и не говорит, будто это Бог сказал ему, что смерть – надлежащее наказание за его деяние.
Никто и ничто неспособно возвратить мертвого. Не может и поступок Ли быть искуплен или “пролечен”. В прежние времена, люди понимали трагедию. Сегодня мы предпочитаем “понимать” ее под видом безумия – проявляющегося в виде “бессмысленных” поступков.
18 мая 2009 г.
Впервые эта статья была опубликована в Liberty Magazine.
русский перевод опубликован с любезного разрешения доктора Томаса Саса
В авусте 2008 года канадцев шокировала новость о том, что житель Эдмонтона Винсент Ли убил и обезглавил в автобусе незнакомого ему человека. 4 марта 2009 года Винсента Ли объявили невиновным по причине невменяемости.
Почему Ли совершил данное преступление? Судья Суда королевской скамьи Джон Скерфилд ответил так: “ Эти чудовищные действия поражают. Однако действия сами по себе, и контекст, в котором они имели место, сильно указывают на наличие психического расстройства. Он не понимал того, что действия, которые он совершает, противоречат морали”.
Данное истолкование противоречит поведению Ли во время его ареста, произошедшего немедленно после убийства. Ли извинился и попросил полицейских убить его – свидетельство того, что он осознавал то действие, которое только что сделал, а также и то, что правильным оно не было. Тем не менее, власти пожелали лечить его в качестве безумца. И защита, и обвинение попросили суд признать Ли не отвечающим за совершенное деяние. В своем заключительном выступлении Алан Либман, адвокат Ли, сказал судье Скерфилду, что “не имется свидетельств, противоречащих” применению защиты по невменяемости. У других людей, очевидно, также не было причин не соглашаться с этой аргументацией. Они действовали, опираясь на широко принятое в современной культуре предположение о том, что только психически больные люди совершают дикие преступления среди бела дня. Эта идея настолько укоренилась в обществе, что точку зрения каждого, кто предполагает нечто иное, отвергают как мнение или сумасшедшего, или просто мстительного садиста. Как, в таком случае, вообще можно представить “свидетельство” обратного?
История современного закона и психиатрии убеждает, что мы не хотим понимать умственного состояния убийцы, что потребовало бы от нас идентифицировать себя с ним, так что он покажется нам человеком, похожим на нас, в большей степени, чем мы готовы с этим согласиться в своем воображении.
Для понимания поступка, подобного поступку Ли, требуется обратить внимание на вербальное и невербальное поведение обвиняемого, и, если неообходимо, попросить его объяснить причины своего беззакония собственными словами. Мы делаем прямо противоположное: мы не разрешаем обвиняемому говорить вообще. Вместо этого, мы приглашаем дутых экспертов, которых мы называем “психиатры”, и просим их истолковать для нас преступление злодея. Они сообщают то, что мы желаем услышать, иллюстрируя тем самым известную поговорку: “Кто платит трубачу, тот заказывает и музыку”. Они рефлективно “обнаруживают”, что в точности в тот самый момент, когда человек совершал преступление, он был “безумен”. Таким образом, преступление перестает быть осознанным действием: это просто событие, “продукт психического заболевания”.
В этом сюжете невероятно важная роль отводится времени. Обвиняемый должен быть признан безумным во время совершения преступления; в последствии, он должен быть “умственно способен” предстать перед судом. Однако, хотя он и может предстать перед судом, признаться в своем приступлении и принять свою вину он не может; он должен заявить о невиновности, так чтобы мы могли признать его “невиновным по причине невменяемости”. Таковы правила игры, которым он должен подчиниться, и в соответствии с котороыми мы должны (ошибочно) понимать его. Неудивительно, что для нас его преступление “не имеет смысла”.
Возвращаясь к обезглавливанию, какого рода объяснения мы ожидаем? Якобинцы обезглавливали людей потому, что верили, будто те, кого они обезглавливают, заслуживали гильотину за свои преступления против французского народа и государства. Если бы Ли заявил, что его жертва заслужила обезглавливания, мы истолковали бы это утверждение как симптом его собственного сумасшествия, а не в качестве объяснения обезглавливанию жертвы. Следовательно, нам нужно задаться вопросом: какого рода утверждения мы принимаем или не принимаем в качестве “объяснений”? Какие люди могут, а какие не могут давать заслуживающие доверия объяснения?
Разные люди зачастую придерживаются весьма разных взглядов на то, что следует считать объяснением. Пытаясь объяснить развитие человеческой расы, некоторые люди предпочитают натуралистические объяснения (эволюция), а другие прибегают к сверхъестественным (идеи о сотворении). Схожие принципы зачастую привлекают для объяснения хорошего и плохого поведения. Замечательно, однако, что в то время как наши естественные науки используют одни и те же законы для того, чтобы объяснять, почему самолеты летают, и почему они разбиваются, или почему препараты лечат и почему они причиняют вред, в “науках о поведении (поведенческих отклонениях)”. мы применяем один набор принципов, чтобы объяснять обычные виды поведения, и другой – чтобы объяснять крайне необычные поведенческие отклонения. Первые мы относим засчет свободы воли. Вторые – засчет отсутствия свободы воли, характерного для (острого) психического заболевания. Иными словами, объяснение обычного поведения мы связываем с мотивами, которые имелись для такого поведения у действующего лица. А крайние поведенческие отклонения – связывая их с (несуществующим) психическим заболеванием в качестве причины таковых.
Истина заключается в том, что мотивы существуют для убийства, но не для меланомы. Причины существуют для меланомы, но не для убийства. Тем не менее, идея невменяемости – и особенно, защиты по невменяемости – это вопрос закона, а не логики. “Жизнь закона не складывалась из логики”, - напоминает нам Оливер Уэнделл Холмс, - она складывалась из опыта”.
На протяжении более чем полувека я настаивал на том, что “психическое заболевание” - это метафора, и что приписывать “ему” ужасающие преступления – абсурдно. Боги, дьяволы и психические заболевания не совершают убийств или чего бы то ни было еще. При любых обстоятельствах и во все времена только мы – сами – являемся действующими лицами своих поступков. Именно в этом заключается проблема в отношениях между законом и психиатрией.
Мы относим дурные поступки засчет одержимости демонами или расстроенного разума, дабы избавить себя, а также своих собратьев-людей от лежащей на нас беспощадной ответственности за то, как мы живем. Поскольку психическое заболевание исполняет эту важную роль, мы цепляемся за него точно так же, как цепляемся за жизнь. Объявление обвиняемого невиновным по невменяемости маскируется под “открытие” или “определение”, совершенное судьями и психиатрами. В действительности, оно представляет собой коллективное общественное решение о том, как мы – действующие лица и учреждения, контролирующие злодея – должны с ним обращаться. Заявление, будто мы его “лечим”, влияет наше самочувствие лучше, чем влияло бы признание в том, что мы его наказываем. Правительственные психиатры Америки “лечили” Джона Хинкли, несостоявшегося убийцу президента Рейгана, на протяжениии 25 лет. Они по-прежнему пытаются “излечить” его. А Санта-Клаус по-прежнему приносит рождественские подарки.
Часто говорят, что психическое заболевание таинственно. Оно таким не является. “В сумасшествии есть метод”, говорит нам Шекспир. Однако, конечно же, мы не можем разглядеть метода, если не желаем его увидеть. Ли и канадская пресса сообщили нам достаточно для того, чтобы понять, что произошло. Китайский эмигрант Винсент Ли не смог наладить свою жизнь ни в Канаде, ни в Китае. За несколько лет до убийства, без дома, без одного пенни денег, без надежды на будущее, Ли пешком покинул Торонто, предположительно, чтобы вернуться в Манитобу. Обнаруженный полицией и помещенный в психиатрический стационар, он получил комнату и стол, которых он хотел, и лечение, которого он не хотел. Считавшийся опасным психотиком, он, тем не менее, сумел убежать. Власти не пытались разыскать его. Рассматривать такого человека, как Ли, в качестве пациента, - это лицемерие, и каждый понимает, что это так. В Эпоху Безумия, однако, общественные реалии устанавливает психиатрия, точно также, как в Эпоху Веры их определяла церковь.
Ни легкие, ни печень не подводили Винсента Ли. У него отказала жизнь, и он понимал это. От неудавшейся жизни не существует медицинского излечения. Обезглавить незнакомца в автобусе, точно также, как “отправиться пешком” из Онтарио в Манитобу – это сообщение. Что же Ли пытался сказать? Давайте его послушаем.
“С момента своего ареста”, - сообщают газеты, - “Ли отказывался говорить с обвинителями и защитником, которого ему назначил суд. Когда судья вновь спросил его после перерыва [в процессе], хочет ли он адвоката, Ли покачал головой и затем тихо произнес: “Пожалуйста, убейте меня”. Реплику Ли услышали репортеры, ее подтвердили клерки, присутствовавшие в суде, однако она не была принята судьей”. Ее не принял также и доктор, который “обследовал” Ли. Психиатр обвинения доктор Стэнли Ярен заявил суду, что “У Ли имеются очень серьезные шансы на выздоровление, и что он был в других отношениях “честным человеком”, который очевидно был не в своем уме, когда верил, что действует по указаниям Бога”.
Как ни безнадежна была его ситуация до убийства, после убийства она стала хуже, чем безнадежна, и Ли знает также и об этом. Возможно, он надеялся умереть в своем неудавшемся марше смерти в Виннипег. Возможно, ему не хватало мужества, чтобы совершить самоубийство. В любом случае, он желает умереть сейчас, и не говорит, будто это Бог сказал ему, что смерть – надлежащее наказание за его деяние.
Никто и ничто неспособно возвратить мертвого. Не может и поступок Ли быть искуплен или “пролечен”. В прежние времена, люди понимали трагедию. Сегодня мы предпочитаем “понимать” ее под видом безумия – проявляющегося в виде “бессмысленных” поступков.
18 мая 2009 г.
Впервые эта статья была опубликована в Liberty Magazine.
русский перевод опубликован с любезного разрешения доктора Томаса Саса
Комментариев нет:
Отправить комментарий