Томас Сас
«Сумасшедший - этот не тот, кто потерял разум. Сумасшедший — это тот, кто потерял все, кроме разума»
Джилберт Честертон
На протяжении трех столетий мы избегали рассматривать истину о людском отчаянии и обездоленности, а заодно и о тех ужасных действиях, которые отчаявшийся и обездоленный способен причинить как нам, так и самому себе.
В ноябре 1999 года Эндрю Голдстайн, пациент психиатров на протяжении многих лет, предстал перед судом в Нью-Йорке за убийство молодой женщины по имени Кендра Уэбдейл, которую он столкнул под поезд в метро. Защита заявила о невменяемости Голдстайна. Присяжные не сумели прийти к однозначному решению, и Голдстайн повторно предстанет перед судом весной 2000 года.
Преступления имеют причины, а не влечения
Тот факт, что господин Голдстайн столкнул госпожу Уэбдейл под поезд и тем самым убил ее, спорам не подлежит. Не вызывает сомнений и то, вне зависимости от решения, к которому придут присяжные, в чем будет состоять обозримое будущее господина Голдстайна: он будет лишен свободы ( заключен в тюрьму, психиатрическую больницу или гибридное заведение, называемое «экспертным учреждением»).
Проблема заключается в том, что всякий раз, когда человек, фактически виновный в совершении тяжкого преступления, прибегает к защите по невменяемости, от жюри присяжных требуют дать ответ на бессмысленный по существу вопрос: что «повлекло» совершение подсудимым данного преступного акта, его непосредственное «я» или его душевное заболевание? Если первое, то он — виновный создатель жертв. Если второе — то он невинная жертва (сумасшествия). Я утверждаю, что это бессмысленный вопрос, потому что вне зависимости от того, является ли человек (кажется ли он) здравомыслящим или безумным, для совершения поступков у него имеются причины, а не влечения. Если мы считаем причину, исходя из которой он действовал, абсурдной (сумасшедшей), мы называем его безумным или психически больным. Этим, однако, не доказывается тот факт, что приписываемое состояние («сумасшествие» или «психическое заболевание») принудило его к совершению запрещенного законом действия. Иными словами, защита по невменяемости смешивает и запутывает два проблематичных элемента, связанных с «сумасшествием». 1) Что «оно» такое (как явление или заболевание)? 2) Вызывает ли оно неприемлемое поведение, и оправдывает ли оно таковое?
Хотя дать сумасшествию определение ни у кого не получается, практически каждый полагает, что способен распознать его, «когда увидит». Тем не менее, что «оно» такое? В принципе, этот вопрос должен оставаться дискуссионным. На практике, это не так: практически все социально признанные авторитеты считают, что безумие — это заболевание мозга.
Ради прояснения стоящего перед нами вопроса, согласимся с этим (ложным) утверждением. Если это так, то безумие подобно болезни Паркинсона или инсульту — заболеваниям, которые поражают мозг, и которые диагностируют и лечат невропатологи. В самом деле, заболевание мозга может выступить причиной. Но причиной чего? Как правило, проявлений недостаточного поведения, таких как слабость, слепота или паралич. Ни одно заболевание мозга не вызывает сложных скоординированных действий, подобных поступку Эндрю Голдстайна или действиям Джона Хинкли младшего.
Прежде всего, безумец — это личность. Только законная традиция и профессиональное своекорыстие психиатров, а не логика и факты, приводят к тому, что закон формулирует задачу присяжных в качестве выбора из двух решений: плох подсудимый или безумен, виновен ли он по причине свободной воли или невиновен вследствие [вызванной заболеванием] невменяемости. Если «сумасшедший убийца» болен, то подобно вич-инифицированному убийце или убийце, страдающему туберкулезом, его следует поместить за преступление в тюрьму, а в тюрьме — лечить от заболевания.
Психически больными или сумасшедшими объявлены миллионы людей. Не все среди них совершают преступления. Хотя безумный, такой как господин Голдстайн, считается сумасшедшим на протяжении большей части времени или постоянно, он убивает лишь в какое-то определенное время. Если сумасшедший убивает кого-то — точно также, как если он подает петицию с просьбой об освобождении или обедает — он делает это потому, что решает поступить таким образом. Следовательно, если сумасшедший совершает преступление, правосудие требует, чтобы мы воспринимали его всерьез и наказывали его за совершенный поступок.
Защита по невменяемости: от решения к проблеме
Защита по невменяемости, какой мы ее знаем, представляет собой относительно недавнее культурное изобретение. На мой взгляд, невозможно понять тех проблем, которые она порождает, если не разобраться в проблемах, которые она решала в прошлом и которые решает сегодня.
«Преступлением», вызвавшим учреждение защиты по невменяемости, было не убийство. Это было деяние, на протяжении долгих столетий считавшееся даже более предосудительным — самоубийство или суицид, которое наказывалось как светскими, так и религиозными мерами: самоубийце отказывали в отпевании, а его имущество переходило к Королевскому Альмосунартию (высшему духовному лицу в стране, ведавшему раздачей милостыни).
Поскольку наказание самоубийцы влекло за собой причинение серьезного вреда невиновным лицам, а именно, супругам и детям самоубийц — люди, заседавшие в коллегиях присяжных при коронере (чиновнике, ответственном за расследование случаев смерти) со временем стали считать эту задачу тяжким нравственным бременем, возлагать которое на себя они не хотели. Между тем, господствовавшие религиозные верования исключали изменения в законах, которыми наказывалось данное преступление. Закон пришел им на выручку, предложив возможность признать самоубийцу невменяемым и следовательно, не отвечающим за свой поступок. На протяжении восемнадцатого века для присяжных при коронере стало обыденной практикой приходить к посмертному заключению о том, что в тот момент, когда он убил себя, самоубийца был безумен. Уголовное наказание в отношении самоубийц было отменено только в девятнадцатом веке, а к этому времени его уже сменили законы о душевнобольных.
Знаменитый британский юрист Уильям Блэкстоун (1723-1780) осознавал, что речь идет о правовом ухищрении и предупреждал против него: «Это оправдание [признания нарушителя невменяемым], однако, не должно простираться до той степени, до которой наши присяжные склонны применять его, то есть, будто каждый акт самоубийства является свидетельством безумия, как если бы каждый, кто действует противно разуму, не имел бы рассудка вовсе; ибо тем же самым аргументом получится обосновывать, что любой преступник был невменяем, подобно самоубийце». Было уже слишком поздно. Признав фикцию, согласно которой самоубийц могли признать невменяемыми постфактум, закон заложил основу механизма отрицания ответственности: со стороны преступника — в отношении его деяния, а со стороны присяжных — в отношении их долга, замаскировав этот обман и самообман, не без помощи медицинской профессии, под мантией «лечения» и «науки».
Нам следует помнить, что побуждение к оправданию самоубийцы возникло не стороны предполагаемых получателей благодеяния, то есть, жертв закона о наказании самоубийц.
Очевидно, они не могли его инициировать: самоубийца был мертв, а его семья, лишенная репутации и средств к существованию — безгласна. Скорее, толчок к учреждению защиты по невменяемости пришел от тех, кто в нем нуждался, и кто обладал достаточным политическим влиянием, чтобы заставить закон и медицину принять его — то есть, судей, адвокатов, коронеров и врачевателей сумасшествия. Присяжные и судьи могли таким образом избежать тяжкой обязанности налагать суровую кару на трупы самоубийц а заодно вдов и сирот, которых те оставили. А врачи могли ощущать гордость спасением невиновных людей от страданий, вызванных грехами-преступлениями «безумных» самоубийц. Следствием обыденной практики оправдания самоубийц в отношении их греха-преступления за счет признания их сумасшедшими стало то, что людей, которых подозревали в суицидальных наклонностях, стали запирать в сумасшедших домах. Вскоре обыденной практикой стало и это, тем самым закрепляя в общественном сознании верование в то, что люди, которые убивают себя или других — безумны, а безумные склонны к тому, чтобы убивать себя или других.
В русском переводе опубликовано с любезного разрешения автора и г-на Шелдона Ричмонда, редактора журнала Ideas on Liberty.
«Сумасшедший - этот не тот, кто потерял разум. Сумасшедший — это тот, кто потерял все, кроме разума»
Джилберт Честертон
На протяжении трех столетий мы избегали рассматривать истину о людском отчаянии и обездоленности, а заодно и о тех ужасных действиях, которые отчаявшийся и обездоленный способен причинить как нам, так и самому себе.
В ноябре 1999 года Эндрю Голдстайн, пациент психиатров на протяжении многих лет, предстал перед судом в Нью-Йорке за убийство молодой женщины по имени Кендра Уэбдейл, которую он столкнул под поезд в метро. Защита заявила о невменяемости Голдстайна. Присяжные не сумели прийти к однозначному решению, и Голдстайн повторно предстанет перед судом весной 2000 года.
Преступления имеют причины, а не влечения
Тот факт, что господин Голдстайн столкнул госпожу Уэбдейл под поезд и тем самым убил ее, спорам не подлежит. Не вызывает сомнений и то, вне зависимости от решения, к которому придут присяжные, в чем будет состоять обозримое будущее господина Голдстайна: он будет лишен свободы ( заключен в тюрьму, психиатрическую больницу или гибридное заведение, называемое «экспертным учреждением»).
Проблема заключается в том, что всякий раз, когда человек, фактически виновный в совершении тяжкого преступления, прибегает к защите по невменяемости, от жюри присяжных требуют дать ответ на бессмысленный по существу вопрос: что «повлекло» совершение подсудимым данного преступного акта, его непосредственное «я» или его душевное заболевание? Если первое, то он — виновный создатель жертв. Если второе — то он невинная жертва (сумасшествия). Я утверждаю, что это бессмысленный вопрос, потому что вне зависимости от того, является ли человек (кажется ли он) здравомыслящим или безумным, для совершения поступков у него имеются причины, а не влечения. Если мы считаем причину, исходя из которой он действовал, абсурдной (сумасшедшей), мы называем его безумным или психически больным. Этим, однако, не доказывается тот факт, что приписываемое состояние («сумасшествие» или «психическое заболевание») принудило его к совершению запрещенного законом действия. Иными словами, защита по невменяемости смешивает и запутывает два проблематичных элемента, связанных с «сумасшествием». 1) Что «оно» такое (как явление или заболевание)? 2) Вызывает ли оно неприемлемое поведение, и оправдывает ли оно таковое?
Хотя дать сумасшествию определение ни у кого не получается, практически каждый полагает, что способен распознать его, «когда увидит». Тем не менее, что «оно» такое? В принципе, этот вопрос должен оставаться дискуссионным. На практике, это не так: практически все социально признанные авторитеты считают, что безумие — это заболевание мозга.
Ради прояснения стоящего перед нами вопроса, согласимся с этим (ложным) утверждением. Если это так, то безумие подобно болезни Паркинсона или инсульту — заболеваниям, которые поражают мозг, и которые диагностируют и лечат невропатологи. В самом деле, заболевание мозга может выступить причиной. Но причиной чего? Как правило, проявлений недостаточного поведения, таких как слабость, слепота или паралич. Ни одно заболевание мозга не вызывает сложных скоординированных действий, подобных поступку Эндрю Голдстайна или действиям Джона Хинкли младшего.
Прежде всего, безумец — это личность. Только законная традиция и профессиональное своекорыстие психиатров, а не логика и факты, приводят к тому, что закон формулирует задачу присяжных в качестве выбора из двух решений: плох подсудимый или безумен, виновен ли он по причине свободной воли или невиновен вследствие [вызванной заболеванием] невменяемости. Если «сумасшедший убийца» болен, то подобно вич-инифицированному убийце или убийце, страдающему туберкулезом, его следует поместить за преступление в тюрьму, а в тюрьме — лечить от заболевания.
Психически больными или сумасшедшими объявлены миллионы людей. Не все среди них совершают преступления. Хотя безумный, такой как господин Голдстайн, считается сумасшедшим на протяжении большей части времени или постоянно, он убивает лишь в какое-то определенное время. Если сумасшедший убивает кого-то — точно также, как если он подает петицию с просьбой об освобождении или обедает — он делает это потому, что решает поступить таким образом. Следовательно, если сумасшедший совершает преступление, правосудие требует, чтобы мы воспринимали его всерьез и наказывали его за совершенный поступок.
Защита по невменяемости: от решения к проблеме
Защита по невменяемости, какой мы ее знаем, представляет собой относительно недавнее культурное изобретение. На мой взгляд, невозможно понять тех проблем, которые она порождает, если не разобраться в проблемах, которые она решала в прошлом и которые решает сегодня.
«Преступлением», вызвавшим учреждение защиты по невменяемости, было не убийство. Это было деяние, на протяжении долгих столетий считавшееся даже более предосудительным — самоубийство или суицид, которое наказывалось как светскими, так и религиозными мерами: самоубийце отказывали в отпевании, а его имущество переходило к Королевскому Альмосунартию (высшему духовному лицу в стране, ведавшему раздачей милостыни).
Поскольку наказание самоубийцы влекло за собой причинение серьезного вреда невиновным лицам, а именно, супругам и детям самоубийц — люди, заседавшие в коллегиях присяжных при коронере (чиновнике, ответственном за расследование случаев смерти) со временем стали считать эту задачу тяжким нравственным бременем, возлагать которое на себя они не хотели. Между тем, господствовавшие религиозные верования исключали изменения в законах, которыми наказывалось данное преступление. Закон пришел им на выручку, предложив возможность признать самоубийцу невменяемым и следовательно, не отвечающим за свой поступок. На протяжении восемнадцатого века для присяжных при коронере стало обыденной практикой приходить к посмертному заключению о том, что в тот момент, когда он убил себя, самоубийца был безумен. Уголовное наказание в отношении самоубийц было отменено только в девятнадцатом веке, а к этому времени его уже сменили законы о душевнобольных.
Знаменитый британский юрист Уильям Блэкстоун (1723-1780) осознавал, что речь идет о правовом ухищрении и предупреждал против него: «Это оправдание [признания нарушителя невменяемым], однако, не должно простираться до той степени, до которой наши присяжные склонны применять его, то есть, будто каждый акт самоубийства является свидетельством безумия, как если бы каждый, кто действует противно разуму, не имел бы рассудка вовсе; ибо тем же самым аргументом получится обосновывать, что любой преступник был невменяем, подобно самоубийце». Было уже слишком поздно. Признав фикцию, согласно которой самоубийц могли признать невменяемыми постфактум, закон заложил основу механизма отрицания ответственности: со стороны преступника — в отношении его деяния, а со стороны присяжных — в отношении их долга, замаскировав этот обман и самообман, не без помощи медицинской профессии, под мантией «лечения» и «науки».
Нам следует помнить, что побуждение к оправданию самоубийцы возникло не стороны предполагаемых получателей благодеяния, то есть, жертв закона о наказании самоубийц.
Очевидно, они не могли его инициировать: самоубийца был мертв, а его семья, лишенная репутации и средств к существованию — безгласна. Скорее, толчок к учреждению защиты по невменяемости пришел от тех, кто в нем нуждался, и кто обладал достаточным политическим влиянием, чтобы заставить закон и медицину принять его — то есть, судей, адвокатов, коронеров и врачевателей сумасшествия. Присяжные и судьи могли таким образом избежать тяжкой обязанности налагать суровую кару на трупы самоубийц а заодно вдов и сирот, которых те оставили. А врачи могли ощущать гордость спасением невиновных людей от страданий, вызванных грехами-преступлениями «безумных» самоубийц. Следствием обыденной практики оправдания самоубийц в отношении их греха-преступления за счет признания их сумасшедшими стало то, что людей, которых подозревали в суицидальных наклонностях, стали запирать в сумасшедших домах. Вскоре обыденной практикой стало и это, тем самым закрепляя в общественном сознании верование в то, что люди, которые убивают себя или других — безумны, а безумные склонны к тому, чтобы убивать себя или других.
В русском переводе опубликовано с любезного разрешения автора и г-на Шелдона Ричмонда, редактора журнала Ideas on Liberty.
Комментариев нет:
Отправить комментарий